<Если б мы видели смыслы слов...>

Из книги «Этапы пройденного пути»

Мой подход <в науке> был подходом в равной степени и классического, и романтического типов. Но время от времени в течение моей жизни мне представлялась возможность заниматься интересующей меня работой в более чистом романтическом стиле.

Мои попытки возродить традиции романтической науки выразились в двух книжках: «Маленькая книжка о большой памяти» (1968) и «Потерянный и возвращенный мир» (1971). В этих книжках я пытался идти по пути Уолтера Патера с его «Воображаемыми портретами», написанными в 1887 г., с той разницей, что персонажи моих книг не были воображаемыми портретами. В обеих книгах я описывал реальные личности и законы их умственной жизни. Я решил написать об этих двух людях потому, что каждый из них обладал одной чертой, игравшей решающую роль в формировании его личности и являвшейся основой ее своеобразия. Я пытался изучить эту основную черту человека как можно тщательнее и вывести из нее другие черты его личности.

Первой книгой, в которой я применил такой подход, была «Маленькая книжка о большой памяти». С.В. Шерешевский, герой этой книги, знаменитый мнемонист, обладал исключительной памятью, и эта черта доминировала над всеми остальными. Однако не сама память была темой моей книги, а скорее ее влияние на личность С.В. Шерешевского.

Память С.В. Шерешевского была сложного, эйдетико-синестетического типа. Он легко преобразовывал каждое впечатление, даже акустически воспринятые слова, в оптические образы, тесно связанные с другими ощущениями, включая звуки, вкус и осязание.

Помню, как однажды мы шли вместе в лабораторию физиолога Л.А. Орбели. «Вы помните дорогу туда?» – спросил я С.В. Шерешевского, забыв, как прочно у него сохраняются впечатления. – «Как я могу забыть ее? – отвечал он. – Вот этот забор ведь такой соленый и шершавый, кроме того, у него такой резкий, пронзительный звук». Л.С. Выготскому он сказал: «У вас такой желтый, рассыпчатый голос». Он рассказал мне один случай. Он покупал мороженое, и женщина, продававшая его, спросила низким голосом: «Вы хотите шоколадного?». Ее голос показался ему таким резким и окрашенным в темный цвет, что ему сразу же показалось, что мороженое покрылось черными хлопьями, и он не в состоянии был его попробовать. <...>

При неправильном воспроизведении слова его вспомогательные синестетические ощущения не совпадали с первоначальными и оставляли у него ощущение, что что-то неправильно и надо исправить ошибку. Но основным в припоминании были визуальные свойства материала. Когда он слышал или прочитывал слово, оно сейчас же преображалось в зрительный образ того, что означало данное слово для него. Он так описывал это: «Когда я слышу слово зеленый, появляется зеленый цветочный горшок; со словом красный я вижу идущего на меня человека в красной рубашке». <...>

Когда С.В. Шерешевский прочитывал длинный список слов, каждое слово вызывало у него зрительный образ. Так как обычно список бывал довольно длинным, ему приходилось находить какой-то способ мысленного размещения этих образов в последовательности. Чаще всего он «расставлял» их вдоль какой-нибудь улицы, которую мысленно себе представлял. Затем он легко мог воспроизводить слова с начала до конца или в обратном порядке, причем мог быстро называть слово, предшествующее или следующее за выбранным мною из списка. Чтобы сделать это, он просто начинал свою прогулку или с начала, или с конца улицы, находил образ названного предмета и «бросал взгляд» на то, что было расположено по обе стороны от него.

Эти образы и ощущения были поразительно стойкими, и он мог по желанию вспомнить материал, который ему давался на показательных выступлениях или в эксперименте за много времени до этого. <...>

Эта стабильность следов стала для него особой проблемой, когда он начал работать в качестве профессионального мнемониста. <...>

Он пробовал записывать данные для того, чтобы больше не хранить их в памяти, но это тоже не дало результата. Тогда он начал выбрасывать и даже сжигать листки бумаги, на которых было записано то, что он хотел забыть, но и тогда он продолжал помнить. <...>

Говоря о С.В. Шерешевском, нельзя ограничиться только его памятью. Самое интересное в том, как его фантастическая память влияла на его мышление, его поведение и его личность в целом. Я исследовал его в течение длительного времени, и мне стали очевидными и сильные стороны его умственных способностей, и накладываемые ими ограничения. Его сильной стороной было умение пользоваться яркими зрительными образами. Если он мог представить в своем воображении все условие задачи, он решал ее гораздо лучше и быстрее, чем люди с нормальной памятью. Он глубже, чем большинство людей, увлекался, слушая рассказ, и никогда не пропускал ни единой детали, причем часто обнаруживал противоречия, не замеченные самими писателями. Его решения загадок были высокоэстетичны.

Однако его яркие образы, как визуальные, так и синестетические, одновременно создавали некоторые трудности, которых он не мог преодолеть. Например, когда он читал отрывок текста, буквально каждое слово вызывало какой-нибудь образ. По мере того как он продолжал чтение, возникало все большее количество образов, причем, если отрывок читался быстро, один образ сталкивался в его сознании с другим, образы нагромождались и искажали друг друга. И тогда задача для него заключалась в том, чтобы понять хоть что-нибудь. <...>

Таким образом, понимание отрывка из-за очень активного всплывания образов становилось для С.В. Шерешевского мучительным процессом. Образы возникали в его сознании беспрерывно, и он все время должен был бороться с ними, чтобы иметь возможность сосредоточиться на том, что является существенным. <...>

Вся личность С.В. Шерешевского определялась его способностями к фантазированию. В детстве он был мечтателем, и его фантазии воплощались в ярких живых образах, создавая иной мир, через призму которого он преломлял опыт повседневной жизни. Он был склонен не замечать различий межу реальностью и тем, что он сам мог «видеть». <...>

Его воображение иногда заменяло действие. Его способность «видеть» себя со стороны и таким образом «выключать себя», перевоплощаться как бы в образ другого человека, выполняющего его инструкции, оказывала ему огромную помощь в регулировании собственного поведения, так же, как и в контролировании своих автономных процессов. Однако иногда, «выключая» себя таким образом, он терял полный контроль над своим поведением: тот «он», которого видел С.В. Шерешевский, ускользал из-под контроля и начинал действовать самостоятельно.

Так как вся личность Шерешевского формировалась под влиянием его невероятной памяти, я мог изучать структуру его сознания таким же путем, каким изучал синдромы при поражениях мозга.