БИБЛИОТЕЧКА УЧИТЕЛЯ
М.В.ПАНОВ
Окончание. См. № 32, 33/2003, 3, 11, 15/2004
Московская лингвистическая школа.
Учителя
Лекция № 4
<В.Н. Сидоров>
Теперь Владимир Николаевич
Сидоров. ...Сидоров начал с того, что он со мной
поссорился... Вообще как читал лекции Сидоров?
Когда полемизируют, хотят противника всячески
унизить. И хватают все промахи: и это не так, и это
не так. Сидоров строил для студентов свои лекции
очень сложно. Три семестра читал он историю
русского языка. Больше, что обычно читают (или
читали тогда, сейчас я не знаю, сколько читают).
Скажем, каково происхождение русского языка. Как
соотносятся говоры. Каково взаимодействие
говоров. Он сопоставлял теории: этот думает так, а
этот думает так. При этом он начинал с того, что улучшал
теорию. Он говорил: вот, скажем, Селищев думает
так-то и так-то, несомненно ошибочно его такое-то
мнение, оно должно быть отвергнуто, но в рамках
его теории эта ошибка может быть исправлена:
можно вот так-то и так-то по-другому думать, а
теория его остается в силе. Вот эти примеры,
скажем, у Шахматова, они не годятся, но можно
привести другие примеры.
После того, как он так улучшил теорию,
он говорил, что он либо согласен, либо не
согласен. Он с этой, улучшенной, теорией все-таки
не согласен, потому что есть ошибки, которые
невозможно принять <...>. Все это было сложно
для студентов, сложно записывать, но тем не менее
это было изумительно интересно.
Началось со ссоры. Было время, когда
Аванесов и Сидоров очень сильно поссорились.
<...>
Да, Сидоров во многих отношениях был
фанатик, но не бессмысленный фанатик, а человек,
который хочет справедливости. Очевидно, какое-то
поведение фанатика – в том, что он отстаивал то,
что считал правильным. Он счел Аванесова
неправым – и с ним перестал разговаривать.
Реформатский пригласил меня – он был
моим оппонентом по кандидатской диссертации –
на беседу с моей диссертацией. Это было в МГУ, я
пришел, там был зальчик круглый, где собирались
лингвисты на кафедру. Сидит на диванчике
Реформатский – и Сидоров. Реформатский: «А! Вот
Панов пришел!». Сидоров встает круто – и
удаляется к окну. Реформатский: «Воло-о-о-дя! Ну
что ж ты уходишь?! Миша ни в чем не виноват!». Так
как я был аспирант Аванесова, то на мне уже лежало
клеймо. И Сидоров не имел желания общаться не
только с Аванесовым, но и с его аспирантами.
Сидоров поворачивается на 180 градусов, резко,
подходит ко мне, дает мне руку, пожимаем руки, и он
сейчас же поворачивается на 180 градусов и уходит
к окну.
Милость вернулась в 56-м году: подошел
ко мне Сидоров, сказал: «Вы, кажется, тоже не
принимаете взгляды 56-го года?». Они к этому
времени уже помирились, но теорию 56-го года ни
Сидоров, ни Реформатский, ни Кузнецов, ни
Ильинская не приняли. Приняли «аванесовские
девочки» – то есть более младшее поколение. Я в
данном случае действовал как старик, хотя в то
время еще не был им.
Так вот, значит, после этого мы о многом
стали разговаривать, и он пригласил меня в гости.
Я был главным поставщиком ему самиздата. Меня
хорошо снабжали самиздатом. Ну, надо представить,
что Владимир Николаевич Сидоров, бывший
каторжанин, бывший в лагере, ни за что буквально,
– он, ясно, не был сталинистом, не был сторонником
этого человеконенавистнического строя, – и он
встречает меня – я ему принес «Крутой маршрут»
Лидии Гинзбург (одно из первых было изданий в
самиздате), – он говорит: «Вы знаете, я сегодня
мало работал: я знаю, что вы придете у меня книгу
отобрать, и я целые сутки читал». Но мне тоже
давали на срок, я тоже должен был отдать книгу!
Потом, когда я ему «Реквием» Ахматовой принес, вы
знаете, потрясение было настолько сильным, что я
возгордился: нет, человек не подлец, если он может
такие вещи создавать!
Мы о многом с ним говорили, и я понял
Сидорова. Я понял потрясение, которое производит
своей логикой Сидоров. Приходишь – вначале
споришь, говоришь: да нет же, Владимир Николаевич,
– вначале впечатление такое, что он чего-то не
знает, а я вот на основании всяких учебников или
литературы ему сейчас все объясню: да нет же,
Владимир Николаевич!
Стал я ему говорить о том, что вот,
работаю над статьей о частях речи, но вы знаете,
говорю, Владимир Николаевич, с наречиями у меня
худо получается: некуда их деть.
Он сказал: «Ну, это ничего. Ведь и
Фортунатов же их веничком смел в угол, назвал слова
без грамматической формы. Ну и вы так от них
отстранитесь. Все эти наотмашь, наутек, бегом
и так далее». Я говорю: «Да не эти, а – сильно, умно,
крепко». Он смотрит на меня, вытаращив
буквально глаза, и говорит: «А почему это
наречия?». Я говорю: «Ну как же? Это же наречия на -о,
-е!» – «А разве есть наречия на -о, -е?»
Я говорю: «Ну как же?! Что же это такое?» –
«Прилагательные!» – «Да нет, нет, Владимир
Николаевич! Не это краткое прилагательное: движение
быстро, выражение лица умно. А – смотрит
строго, бежит быстро!». Он: «Почему же это
наречия?» «На вопрос: как?» – «При чем тут
вопрос?» – «А что же это такое?» –
«Прилагательное!» Я говорю: «Но во всех учебниках
это наречие!» – «Но на самом-то деле это
прилагательное!» – «Как же так? Прилагательное
изменяется по родам... Прилагательное изменяется
по числам... строги...» – «Ну, хорошо! А вот
фонема <о>: она же под ударением
лабиализованная, а без ударения она
нелабиализованная?»
Тут-то я все-таки понял, что Рубен
Иванович не зря меня учил, и он научил меня
позиционному мышлению. А Владимир Николаевич
дает уже высшие уроки!
Я говорю: «Владимир Николаевич, так
это, значит, прилагательное в позиции при
глаголе?». Он говорит: «Вы правы!» – «И, значит,
прилагательное в позиции при глаголе меняет свои
качества?» Он: «Ну конечно!» – «И, значит, оно
становится неизменяемым?» – «С вами невозможно
спорить: конечно!»
Конечно, это, строго говоря, с
«московской» точки зрения – прилагательное, в
позиции при глаголе изменившее свою природу.
<...>
Вот, Владимир Николаевич не принял
взгляды Рубена Ивановича. Есть запись на
магнитофоне беседы Сидорова с молодыми учеными.
Вот он говорит, что он не принимает взгляды
молодого, в смысле нового, в смысле
шестидесятилетнего, Аванесова, он не принимает
их, он отказывается от них. Тогда Леонид Леонидыч
Касаткин в качестве молодого ученого говорит:
«Но вот Рубен Иваныч показал же, что можно
членить звуки на дифференциальные признаки. А
как у вас? С помощью какой процедуры, с помощью
какого приема членятся?». И Сидоров, глядя ясным,
незамутненным взглядом, сказал: «А их и не надо
членить на признаки. Это континуум».
Ну, я опять вам напоминаю теорию света.
Одна теория: свет членим на корпускулы; а другая
теория: нечленимая волна, континуум. «Ведь это
континуум, он нечленим». И что-то в разъяснение
точки зрения сказал. И вот этот взгляд Сидорова
до сих пор, вернее, до 67-го года, нигде не
фигурировал, пока я его не повторил в своей
«Русской фонетике», сославшись, конечно, на
Реформатского.
Я почему о Реформатском говорю?
Реформатский сам признавал меня своим учеником.
Есть такое высказывание: ученик говорит не
ученик, а учитель. То есть признавать учеником
должен учитель, а не сам ученик. Так вот,
Реформатский меня сам не раз называл «мой ученик
Панов». Когда вышла моя книга 67-го года,
Реформатскому она очень не понравилась, и он мне
прислал открытку: «Некрасивые теории не бывают
верны». Вы знаете, такое обывательское есть
высказывание, несправедливое совершенно:
«Красивые женщины не бывают верны». Он это
переиначил: «Некрасивые теории не бывают верны».
На самом деле у меня теория некрасивая,
в том смысле, что она громоздкая. Я жду: придет
кто-то, кто сделает какой-то следующий шаг, что-то
извлечет из нее, то, что будет плодотворным. Приди,
незнакомец! А может, я и сам сделаю шаг, пока я
еще не умер.
|