Главная страница «Первого сентября»Главная страница журнала «Русский язык»Содержание №19/2004

БИБЛИОТЕЧКА УЧИТЕЛЯ

М.В.ПАНОВ

Окончание. См. № 32, 33/2003, 3, 11, 15/2004


Московская лингвистическая школа. Учителя

Лекция № 4

<В.Н. Сидоров>

В.Н. СидоровТеперь Владимир Николаевич Сидоров. ...Сидоров начал с того, что он со мной поссорился... Вообще как читал лекции Сидоров? Когда полемизируют, хотят противника всячески унизить. И хватают все промахи: и это не так, и это не так. Сидоров строил для студентов свои лекции очень сложно. Три семестра читал он историю русского языка. Больше, что обычно читают (или читали тогда, сейчас я не знаю, сколько читают). Скажем, каково происхождение русского языка. Как соотносятся говоры. Каково взаимодействие говоров. Он сопоставлял теории: этот думает так, а этот думает так. При этом он начинал с того, что улучшал теорию. Он говорил: вот, скажем, Селищев думает так-то и так-то, несомненно ошибочно его такое-то мнение, оно должно быть отвергнуто, но в рамках его теории эта ошибка может быть исправлена: можно вот так-то и так-то по-другому думать, а теория его остается в силе. Вот эти примеры, скажем, у Шахматова, они не годятся, но можно привести другие примеры.

После того, как он так улучшил теорию, он говорил, что он либо согласен, либо не согласен. Он с этой, улучшенной, теорией все-таки не согласен, потому что есть ошибки, которые невозможно принять <...>. Все это было сложно для студентов, сложно записывать, но тем не менее это было изумительно интересно.

Началось со ссоры. Было время, когда Аванесов и Сидоров очень сильно поссорились.

<...>

Да, Сидоров во многих отношениях был фанатик, но не бессмысленный фанатик, а человек, который хочет справедливости. Очевидно, какое-то поведение фанатика – в том, что он отстаивал то, что считал правильным. Он счел Аванесова неправым – и с ним перестал разговаривать.

Реформатский пригласил меня – он был моим оппонентом по кандидатской диссертации – на беседу с моей диссертацией. Это было в МГУ, я пришел, там был зальчик круглый, где собирались лингвисты на кафедру. Сидит на диванчике Реформатский – и Сидоров. Реформатский: «А! Вот Панов пришел!». Сидоров встает круто – и удаляется к окну. Реформатский: «Воло-о-о-дя! Ну что ж ты уходишь?! Миша ни в чем не виноват!». Так как я был аспирант Аванесова, то на мне уже лежало клеймо. И Сидоров не имел желания общаться не только с Аванесовым, но и с его аспирантами. Сидоров поворачивается на 180 градусов, резко, подходит ко мне, дает мне руку, пожимаем руки, и он сейчас же поворачивается на 180 градусов и уходит к окну.

Милость вернулась в 56-м году: подошел ко мне Сидоров, сказал: «Вы, кажется, тоже не принимаете взгляды 56-го года?». Они к этому времени уже помирились, но теорию 56-го года ни Сидоров, ни Реформатский, ни Кузнецов, ни Ильинская не приняли. Приняли «аванесовские девочки» – то есть более младшее поколение. Я в данном случае действовал как старик, хотя в то время еще не был им.

Так вот, значит, после этого мы о многом стали разговаривать, и он пригласил меня в гости. Я был главным поставщиком ему самиздата. Меня хорошо снабжали самиздатом. Ну, надо представить, что Владимир Николаевич Сидоров, бывший каторжанин, бывший в лагере, ни за что буквально, – он, ясно, не был сталинистом, не был сторонником этого человеконенавистнического строя, – и он встречает меня – я ему принес «Крутой маршрут» Лидии Гинзбург (одно из первых было изданий в самиздате), – он говорит: «Вы знаете, я сегодня мало работал: я знаю, что вы придете у меня книгу отобрать, и я целые сутки читал». Но мне тоже давали на срок, я тоже должен был отдать книгу! Потом, когда я ему «Реквием» Ахматовой принес, вы знаете, потрясение было настолько сильным, что я возгордился: нет, человек не подлец, если он может такие вещи создавать!

Мы о многом с ним говорили, и я понял Сидорова. Я понял потрясение, которое производит своей логикой Сидоров. Приходишь – вначале споришь, говоришь: да нет же, Владимир Николаевич, – вначале впечатление такое, что он чего-то не знает, а я вот на основании всяких учебников или литературы ему сейчас все объясню: да нет же, Владимир Николаевич!

Стал я ему говорить о том, что вот, работаю над статьей о частях речи, но вы знаете, говорю, Владимир Николаевич, с наречиями у меня худо получается: некуда их деть.

Он сказал: «Ну, это ничего. Ведь и Фортунатов же их веничком смел в угол, назвал слова без грамматической формы. Ну и вы так от них отстранитесь. Все эти наотмашь, наутек, бегом и так далее». Я говорю: «Да не эти, а – сильно, умно, крепко». Он смотрит на меня, вытаращив буквально глаза, и говорит: «А почему это наречия?». Я говорю: «Ну как же? Это же наречия на -о, -е!» – «А разве есть наречия на -о, -е?» Я говорю: «Ну как же?! Что же это такое?» – «Прилагательные!» – «Да нет, нет, Владимир Николаевич! Не это краткое прилагательное: движение быстро, выражение лица умно. А смотрит строго, бежит быстро!». Он: «Почему же это наречия?» «На вопрос: как?» – «При чем тут вопрос?» – «А что же это такое?» – «Прилагательное!» Я говорю: «Но во всех учебниках это наречие!» – «Но на самом-то деле это прилагательное!» – «Как же так? Прилагательное изменяется по родам... Прилагательное изменяется по числам... строги...» – «Ну, хорошо! А вот фонема <о>: она же под ударением лабиализованная, а без ударения она нелабиализованная?»

Тут-то я все-таки понял, что Рубен Иванович не зря меня учил, и он научил меня позиционному мышлению. А Владимир Николаевич дает уже высшие уроки!

Я говорю: «Владимир Николаевич, так это, значит, прилагательное в позиции при глаголе?». Он говорит: «Вы правы!» – «И, значит, прилагательное в позиции при глаголе меняет свои качества?» Он: «Ну конечно!» – «И, значит, оно становится неизменяемым?» – «С вами невозможно спорить: конечно!»

Конечно, это, строго говоря, с «московской» точки зрения – прилагательное, в позиции при глаголе изменившее свою природу. <...>

Вот, Владимир Николаевич не принял взгляды Рубена Ивановича. Есть запись на магнитофоне беседы Сидорова с молодыми учеными. Вот он говорит, что он не принимает взгляды молодого, в смысле нового, в смысле шестидесятилетнего, Аванесова, он не принимает их, он отказывается от них. Тогда Леонид Леонидыч Касаткин в качестве молодого ученого говорит: «Но вот Рубен Иваныч показал же, что можно членить звуки на дифференциальные признаки. А как у вас? С помощью какой процедуры, с помощью какого приема членятся?». И Сидоров, глядя ясным, незамутненным взглядом, сказал: «А их и не надо членить на признаки. Это континуум».

Ну, я опять вам напоминаю теорию света. Одна теория: свет членим на корпускулы; а другая теория: нечленимая волна, континуум. «Ведь это континуум, он нечленим». И что-то в разъяснение точки зрения сказал. И вот этот взгляд Сидорова до сих пор, вернее, до 67-го года, нигде не фигурировал, пока я его не повторил в своей «Русской фонетике», сославшись, конечно, на Реформатского.

Я почему о Реформатском говорю? Реформатский сам признавал меня своим учеником. Есть такое высказывание: ученик говорит не ученик, а учитель. То есть признавать учеником должен учитель, а не сам ученик. Так вот, Реформатский меня сам не раз называл «мой ученик Панов». Когда вышла моя книга 67-го года, Реформатскому она очень не понравилась, и он мне прислал открытку: «Некрасивые теории не бывают верны». Вы знаете, такое обывательское есть высказывание, несправедливое совершенно: «Красивые женщины не бывают верны». Он это переиначил: «Некрасивые теории не бывают верны».

На самом деле у меня теория некрасивая, в том смысле, что она громоздкая. Я жду: придет кто-то, кто сделает какой-то следующий шаг, что-то извлечет из нее, то, что будет плодотворным. Приди, незнакомец! А может, я и сам сделаю шаг, пока я еще не умер.

 

Рейтинг@Mail.ru
Рейтинг@Mail.ru