УЧЕНИКИ СОЧИНЯЮТ

Пушкинские и гоголевские мотивы
в стихотворении Михаила Дидусенко
“Телогрейка и душегрейка…”

Михаил Дидусенко из тех поэтов, чье творчество еще ждет своего исследователя. Его место в литературе пока никем не определено. Он родился 23 ноября 1951 года в Вильнюсе, а умер 26 октября 2003 года в подмосковном поселке Расторгуево. Выступал в Русском драматическом театре Вильнюса с песнями собственного сочинения, затем уехал в Москву, потом в Петербург. Вернувшись в Вильнюс, работал в заводской газете, потом снова уехал из Литвы в Россию. При жизни стихи Дидусенко были опубликованы в журнале “Знамя”, единственная прижизненная книжка вышла в 1988 году в вильнюсском издательстве “Вага”, после его смерти издан сборник в московском издательстве Н.Филимонова (2006). Поэт стал номинантом Антибукера – о чем узнал спустя два месяца после внесения его имени в шорт-лист. По словам Эргали Гера, “всю свою жизнь он пробегал по кругу в географическом треугольнике Вильнюс – Питер – Москва… В Москве бывал редко – не по деньгам и не его ареал. Так что при жизни о нем в Москве мало что знали (кроме того, что есть такой пронзительный, ни на кого не похожий поэт, ежегодно выступающий в “Знамени” с большими подборками стихов)”¹. В Расторгуеве жил среди бомжей – его так и знали как “Мишу-бомжа”, “Мишу-поэта”. Летом собирал грибы, зимой стеклотару. Жил в шалаше на окраине поселкового парка, потом у приютившей его старушки. После смерти его еще неделю не могли опознать – так он и числился в морге “неизвестным мужчиной”.

В одном из последних стихотворений есть такие строчки:

Звать никто и нигде есть я.
Я неизвестней, чем Рихард Зорге,
И чем дальше, тем неизвестней.

Из последнего сборника “Просто и еще проще” (2003) стихотворение в пять строчек:

Телогрейка и душегрейка…
И задумаешься, что выбрать?
Дайте что-нибудь поскорей-ка,
Все равно ведь услышу: вы, брат,

Ошиблись.

Попробуем реконструировать, исходя из текста, образ говорящего. Очевидно, это человек, находящийся в ситуации выбора, в размышлении, страдающий, вероятно, от холода – поскольку он нуждается в простой теплой одежде, возможно, испытывающий душевые страдания, – ему и душегрейка нужна. Он находится во внутреннем диалоге с кем-то и в этом воображаемом диалоге проигрывает, заранее знает о том, что ошибется. Или что ему укажут на ошибку в выборе? Или что правильный выбор невозможен? Страдающий от вселенского холода герой похож на Акакия Акакиевича из гоголевской “Шинели”. Башмачкина приводит к мысли о новой шинели “петербургский мороз, космический враг: “Есть в Петербурге сильный враг всех, получающих четыреста рублей в год жалованья или около того”².

Первое предложение представляет собой, на первый взгляд, сопоставление. На это указывает союз “и”. Телогрейка и душегрейка – одежда. Рассмотрим сначала значения слов.

Душегрейка, душегрея, телогрейка – короткая женская одежда разного покроя, сборчатая и большей частью безрукавая³.

Душегрейка. 1. Часть старинного женского русского костюма – теплая кофта без рукавов (обычно на вате, меху). // Теплая кофта без рукавов, род жилета. 2. Разг. Стеганая ватная куртка; телогрейка. – Слов. XI– VII вв.: душегръйка; Вейсманн, 1731, с. 734: душегрейка; Росс. Целлариус 1771, с. 144: душегрейка⁴.

Итак, телогрейка и душегрейка – одно и то же. Род женской одежды. Что же между ними выбирать лирическому герою – вероятно, мужчине? О том, что герой – мужчина, можно догадаться только по обращению “брат”. В тексте нет ни одного глагола прошедшего времени, который мог бы указать на род говорящего. У Пушкина в “Капитанской дочке” Василиса Егоровна появляется перед Гриневым в телогрейке (позже одежда названа “душегрейкой”), и в душегрейку одета императрица Екатерина II во время первой встречи с Машей Мироновой. В дорогую соболью душегрейку одета и старуха в “Сказке о рыбаке и рыбке” (На крыльце стоит его старуха В дорогой собольей душегрейке). Что же, поэт не знает, что телогрейка и душегрейка (род женской (!) одежды) – одно и то же? Или слово “телогрейка” употреблено в другом значении?

В XX веке слово “телогрейка” действительно приобретает другое значение – стеганая ватная куртка, ватник. Это обычная рабочая одежда в деревне, на стройке, в лагере. Это употребление зафиксировано в БАС в 1951 году.

Значит, перед нами не сопоставление, а противопоставление. При чтении интонационно выделяются различающие слова морфемы – корни из слов “тело” и “душа”. Перед читателем – оппозиция. Перед говорящим встает вопрос: что выбрать? То, что согреет тело, или то, что согреет душу? Образ становится символом. Иными словами, это вечный выбор между материальным и духовным.

Но если герой гоголевской повести, страдая от холода, сначала копит деньги на шинель, отказывая себе во всем, шьет ее и вскоре лишается, а в финале призрак – мертвец в виде чиновника – сдирает “со всех плеч, не разбирая чина и звания, всякие шинели: на кошках, на бобрах, на вате (выделено нами. – Прим. автора), енотовые, лисьи, медвежьи шубы – словом, всякого рода мехи и кожи, какие только придумали люди для прикрытия собственной”, то герой стихотворения просит дать что-нибудь поскорей-ка. То есть, от выбора уходит, понимая, что сделать правильный выбор все равно невозможно. Разговорная частица -ка подчеркивает обыденность ситуации, равнодушие при выборе. И еще раз остановим свое внимание на слове дайте. Если эта просьба обращена к продавцу в магазине, то вряд ли далее может прозвучать “Вы, брат, ошиблись”. Тогда к кому обращена просьба? Кто обратится к говорящему, назвав его братом? Возможно, это снова отсылка к Гоголю. “Я брат твой”. В сильной позиции – в конце строки – стоит слово брат у Дидусенко. Или это обращение к любому человеку? Своеобразное дружеское послание, сопровождаемое просьбой, – формально на это указывает все то же личное местоимение вы и обращение брат.

Последнее предложение разорвано, глагол “ошиблись” вынесен отдельной строкой, что усиливает его звучание. Лирическое произведение вообще тяготеет к настоящему времени. В этом его специфика. Оно обращено к каждому человеку. Общение идет здесь и сейчас, в настоящем времени (хотя в тексте Дидусенко нет ни одного глагола настоящего времени). О чем же стихотворение? О невозможности выбора между телом и душой… Между духовным и материальным. Круг замыкается, выход из него невозможен.

Разомкнуть этот круг можно, вспомнив еще один род теплой одежды, ставший символом добра и милосердия. Заячий тулупчик, подаренный Петрушей Гриневым Пугачеву и спасший жизнь главному герою впоследствии. Заячий тулупчик, данный Гриневым, начинает цепную реакцию добра. Полтина денег и тулупчик – безрассудные, добрые поступки. Логически, правильно рассуждающий Савельич здраво говорит: “Помилуй, батюшка Петр Андреич! Зачем ему твой заячий тулуп? Он его пропьет, собака, в первом кабаке”. Обращаясь к вожатому: “Зачем тебе барский тулупчик? Ты и не напялишь его на свои окаянные плечища”. И наконец: “Заячий тулуп почти новешенький! и добро бы кому, а то пьянице оголтелому!”. Пугачев благодарит Гринева: “Награди вас Господь за вашу добродетель. Век не забуду ваших милостей”. И обещание свое сдерживает. Так необдуманный поступок, сделанный от души, от доброты сердечной, спасает жизнь Петру Андреичу, а позже и Маше Мироновой. И Маша приезжает просить у императрицы “милости, а не правосудия”. Между героями возникают новые глубинные человеческие отношения, выходящие за рамки установленного порядка.

И долго буду тем любезен я народу,
Что милость к падшим призывал…

Не является ли стихотворение Дидусенко размышением о милосердии? И верит ли в возможность милосердия его герой? И сам автор? И читатель?

Но вернемся снова к мысли о равенстве всех под “всякого рода мехами и кожами”. И равны нагие люди, явившиеся такими в этот мир и такими уходящие из этого мира. И возникает мысль об одежде для души, об основании для загробного страшного суда.

“Только бы нам и одетыми не оказаться нагими” (2 Кор. 5,3).

“Каждый, – изъясняет о. Флоренский этот текст, – предстанет на суд в одежде того совокупного дела жизни (того “поступка” в широком бахтинском смысле), каким явилась вся его жизнь…” Грешный “является в будущую жизнь голый”, – записала Н.Я. Симонович-Ефимова слова Флоренского, сказанные в 1925 году”⁵. С.Бочаров в статье “Холод, стыд и свобода” отмечает, что “нагота” и “одетость” часто встречаются в духовной письменности, и не только в христианской. В Древней Греции считалось, что Харон раздевает души при переправе в потусторонний мир.

Таким образом, “телогрейка и душегрейка” превращаются в одежду для души, предстающей на страшном суде. И эта последняя одежда будет совлечена. Что же выбрать, какие поступки, совершенные в жизни, взять с собой, как их оценить?

Мироощущение Дидусенко трагическое: что бы его герой ни выбрал – ошибка предначертана. Так зачем выбирать, если все равно ошибешься, зачем отделять то, что греет тело, от того, что греет душу? Не стоит ли принимать все, что есть в жизни, одинаково?

Оказавшись перед страшным судом, герой не может выбрать между духовным и материальным, между поступками, поддерживающими телесную жизнь, и делами, возвышающими душу. Рядом, как в биографии поэта, могут сосуществовать стихи и собирание стеклотары. Соседство высокого и низкого не создает непереносимого противоречия, как у Гоголя, но и не дает столь естественного для Пушкина “всеобъединяющего синтеза”.

В ходе исследования, проанализировав некоторые возможные отсылки к произведениям Пушкина и Гоголя в стихотворении Дидусенко, мы выделили следующие общие мотивы:

– теплой одежды,

– холода и тепла,

– наготы и одетости,

– милосердия;

темы:

– жизни и смерти,

– выбора,

– страшного суда.

Выявлены основные художественные приемы, используемые в стихотворении:

– противопоставление и сопоставление,

– отсутствие эпитетов,

– “разговорность”,

– риторический вопрос,

– синтаксические конструкции, включающие обращение,

– особая композиционная структура, при которой ключевое слово, несущее особую смысловую нагрузку, ставится в конце строки.

Внешняя простота и краткость стихотворения обманчивы. В нем переплетаются мотивы произведений Пушкина и Гоголя. При анализе стихотворения выявлено разнообразие смыслов, многозначность и символика образов “телогрейки” и “душегрейки”. Страдающий герой в ситуации выбора – образ, уходящий в глубь русской классической литературы. Опора на пушкинские и гоголевские тексты помогает поэту не решить, но снова обратиться к вечным трагическим вопросам в начале нового тысячелетия.

Тема пушкинских и гоголевских мотивов в поэзии XXI века только открыта. Эту работу можно считать одной из первых, посвященной стихам М. Дидусенко.

¹ Гер Э. Неизвестней, чем Рихард Зорге // Михаил Дидусенко. Из нищенской руды. М.: Издательство Н.Филимонова, 2006. С. 6.

² Бочаров С. Г. Холод, стыд и свобода. В кн.: Сюжеты русской литературы. М.: Языки русской культуры, 1999. С. 127.

³ Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. М.: Русский язык, 1989. Т. 1. С. 505.

⁴ Словарь современного русского литературного языка в 20 т. / РАН. Инc-т рус. яз; гл. ред. К.С. Горбачевич. М.: Рус. яз., 1991. Т. 4. С. 543.

⁵ Маркович В.М. Петербургские повести Гоголя. Л.: Худож. лит., 1989. С. 93.

Дмитрий БУРЛАКОВ, 7-й класс,
гимназия № 1514 (школа № 52),
г. Москва
Руководитель – М.А. Павлова,
учитель словесности